У самого синего моря. А море-то не синее. Сизый ворон? Тоже как-то сомнительно: он черный. Вот разве что кручина действительно черная — если не­что беспредметное, неопределенное может иметь цвет.

И снова сказка ставит перед нами загадку. Выду­мано все это когда-то? Или мы теперь не понимаем древнего смысла слов? А слова-то не особенно ста­рые. Многие, очень многие слова возникли букваль­но на наших глазах. Можно документально устано­вить, что пятьсот лет назад такого-то слова не было или оно употреблялось совсем в другом значении, а вот теперь мы не можем обойтись без него, настоль­ко оно важно. Многие слова, такие привычные те­перь, когда-то были дерзким новшеством, непонят­ной блажью, чудачеством или чудом. Очень удобно проследить такого рода изменения на примере слов, обозначающих цвет. Из учебника физики вы знаете, что цветовая гамма состоит из семи основных цве­тов спектра. Но еще сравнительно недавно, поколе­ний пятнадцать-двадцать назад, люди не различали,

например, синего и зеленого цвета. Для них он со­впадал в одном цвете, похожем на черный. Даже в XX веке многие дикие племена в Африке или Юж­ной Америке четко противопоставляли только крас­ный, черный и белый цвета. Они обозначены слова­ми — потому, что важны в жизни, а все остальные цвета бесполезны, и потому их «не видят». Кстати, заметьте: черного и белого нет в солнечном спектре, это ведь не цвета, а бесцветные соединения цветов. В науке их называют «ахроматическими», что по-гречески значит «бесцветные».

Разные человеческие коллективы, разные народы в разные эпохи различным образом воспринимают окружающий их цветовой мир.

Сначала человек не различал цветов вовсе, все окружающее для него было белым или черным, иногда и серым. Именно таким видит мир соба­ка — черно-белым. И слово белый обозначает все, что угодно: это и белый в нашем понимании, это и прозрачный, это и светлый. Белгорюч камень — ка­мень, который горит бесцветным пламенем, на­столько бесцветным, что его и не видно.

Затем в ахроматический мир ворвался красный цвет, цвет солнца, горячего песка и огня. Цвет крови и жизни. Он, этот цвет, особенно выделился позд­нее, на следующих этапах, когда человек стал осо­знавать еще и зеленый цвет, цвет травы и деревьев. И только позже, много позже, из черного стал выде­ляться еще один цвет. Тот, который мы, говорящие на русском языке, называем теперь синим. Гораздо труднее оказалось отделить оранжевый от красно­го, а голубой и желтый от зеленого. Что же касает­ся фиолетового, то впервые его определил англий­ский ученый Исаак Ньютон — тот самый Ньютон, который и установил физические закономерно­сти солнечного спектра. Фактически же вплоть до XVII века синим кончается видимый спектр. Все, что дальше, казалось черным.

Но мы с вами интересуемся не физическими характеристиками спектра. Нам ведь важно уста­новить, каким образом постепенное обогащение человеческого опыта откладывалось в языке, и в частности в названиях цвета. То, что оранжевый и фиолетовый — довольно поздние слова в русском языке, показывает и само происхождение слов. Они не славянские, их заимствовали из французского языка в эпоху Петра I.

Физические закономерности всеобщи, возмож­ности познания мира разными народами вообще-то одинаковы, а вот языки у них определенным обра­зом различаются.

Так как же воспринимали цвет древние славяне?

В одном сборнике 1073 года цвета радуги огра­ничиваются всего четырьмя: «В радуге свойства суть — червеное и синее и зеленое и багряное». Итак: красное — зеленое — синее и... и все, потому что слово багряный одинаково могло обозначать и красный и черный. Во всяком случае, слово багря­ный и слово червоный одинаково передавали впе­чатление от красного цвета. Вот и весь спектр, три цвета: червеный, зеленый и синий.

В первом соединены красный и оранжевый, во втором — желтый, зеленый и голубой, в третьем — синий и фиолетовый. А если словом зеленое обозна­чается и желтый, и зеленый, и голубой цвет — ясно, что в XI веке само слово имело совсем другое значе­ние, мы только очень условно, с большой натяжкой можем считать, что тогдашнее зеленый обознача­ло зеленый цвет. Именно от тех времен сохрани­лось сочетание зелено вино. «Выпил чашу зелена вина» — значит не вино зеленого цвета, а светлое вино. Зеленый включал в себя самую светлую часть спектра. Для этого использовалось древнее славян­ское слово: зеленый — светлый, как трава. Светлый цвет.

Тот же состав спектра сохраняется в русской ле­тописи под 1230 годом, но скорее как дань традиции. В другой летописи под тем же 1230 годом в качестве горестного предзнаменования (татаро-монгольско­го нашествия) летописец приводит такую примету: «Явились на оба пол (то есть по обе стороны) солнца столпы — черлены и желты, зелены, голубы, сини, черны». Из этого следует:

Червонный   Желтый   Зеленый   Голубой   Синий   Черный

Оранжевого еще нет.

Может быть, вместо оранжевый употреблялось когда-то слово рыжий со значением красио-бурый? Это слово известно с конца XIII века, но сначала оно было связано с красной частью спектра. Рыж и про­исходит от того же корня, что и руда, что значило кровь. И это не единственный случай, когда язык использовал старое слово для обозначения нового, только что открытого цвета. Желтый, например, родственник и золе (которая серая), и золоту (кото­рое золотисто), и зелени (которая зелена), да еще и

желчи (которая может давать красноватые тона) — все эти слова происходят от одного древнего корня -г'ел-. Так какой же цвет раньше всего связывался в представлении древних со словом желтый? Вот ви­дите, довольно зыбкой становится почва, как только из строго очерченного мира физических закономер­ностей мы переходим в царство словесных теней.

Теней, потому что очень многих слов, которые прежде служили для обозначения цвета, теперь уже нет в языке. Судите сами. Красный цвет древние славяне обозначали двумя словами: червей и ба­грян. Фактически же таких слов было значительно больше, потому что они имели множество вариан­тов: червен, черлен, червлеи, чермен или багр, багор, багрян, багрен. Вариантов много, а значили одно и то же, указывали на красный, он же румяный, он же кровавый, он же рыжий, он же алый, он же огненный цвет. Вот только багряный, может быть, был чуть темнее чермного. Происхождение корня черм- не совсем ясно, а червленый связан со сло­вом червь, потому что из некоторых видов червей (кошенили) добывали краску.

Что важно, так это четкое противопоставление красного цвета черному, никаких других слов для обозначения черного древние славяне не знали.

Зато неопределенные ахроматические цвета — белый и серый — имели целый букет обозначений. Почти для каждого предмета — свое собственное слово. Серо-голубой глаз называли зекрым, темно-серую с сединой лошадь — сивой, мрачно-сталь­ную волчью шерсть — дикой, бледно-серое опере­ние голубя — голубым, остывшую золу — серой, темно-голубые, почти серые полевые цветочки — модрыми и так далее до бесконечности. Некоторые из этих слов так давно утрачены языком, что мы просто ничего о них не знаем. А если все приведен­ные слова сравнить с их далекими родственниками в других языках, окажется неожиданная вещь: си­вый в литовском языке обозначает вовсе не серый, а белесый; и все прочие перечисленные цвета также когда-то были связаны с белым цветом.

С самим белым и того хуже. Это слово, действи­тельно, не заменяется никакими другими: белый всегда белый. Однако оно имеет самые различные значения, причем не всегда связанные с цветом. В древнейших текстах его можно понимать также как чистый, пустой, незаметный, прозрачный. Может быть, от тех далеких времен, когда корень бел- обо­значал нечто сокровенное, таинственно скрытое от глаз, и дошли до нас многие сказочные выражения вроде бел-горюч камень, который искать да искать, пока найдешь, или символика белого цвета, цвета чистоты и бессмертия.

У некоторых народов восток связан с белым цве­том: на востоке восходит солнце. Запад для них — это черная ночь, запад заглатывает солнце. У восточ­ных славян немного иначе, запад у них был связан с белым цветом — Белая Русь, откуда современная Белоруссия, север — с черным: Черная Русь, Чер­нигов — к северу от Киева, который был центром Древней Руси, юг — с красным: Червоная Русь, позднее — к югу-западу от Киева. Оказывается, и у славян наряду с серо-бело-черными тонами обще­ственно важным, осознаваемым когда-то был только красный цвет. Именно его и сделали они навсегда своим народным цветом, потому что с отдаленных времен он и являлся единственным собственно цве­том, да и потому еще, что он — красивый цвет.

Красивый цвет. Красивый — красный... Один и тот же древний корень, хотя и с разными суффик­сами. Может быть, эти слова и обозначают одно и то же? Почему до сих пор мы ни слова не сказали о теперешнем обозначении цвета красный?

А не сказали мы этого потому, что до самого начала XVI века прилагательное красный обозна­чало не цвет, а именно красоту и своим значением было равно современному слову прекрасный. Чи­тая о путешествии Игнатия Смольнянина (XV век), мы встречаем: «Певцы же стояху украшены чюд-но. Старейший [из них] бе красен яко снег бел». С одной стороны, все певцы были украшены (напри­мер, одеждами), с другой — их руководитель был красен, то есть красив, как белый снег. Здесь мы встречаемся со старым значением слова: красный значит красивый. Красна девица в былине и в сказке — красивая девушка, и вовсе не красная, а белая, белолицая (так понимали красоту наши пред­ки). Это значение сохранилось в некоторых славян­ских языках, например в украинском и белорусском, а для обозначения красного цвета в этих языках до сих пор используется древнее слово червен: чер­вонный.

В русском языке постепенно, сначала в деловых документах (первая запись относится к 1515 году), а затем и во всех прочих случаях, красивый стал красным, хотя долго еще, вплоть до петровских

времен, помнилось и прежнее значение слова. С этого времени слово красный — общее обозначе­ние для всех оттенков красного цвета, а эти оттенки множатся буквально на глазах. С середины XIV века до конца XVII века в русский язык пришли алый (это слово есть в рукописи 1351 года), вишневый (1392 г.), позже брусничный, гвоздичный, мако­вый, малиновый, бурый и многие другие, связан­ные с определенными цветками. Цвет и цветок в сознании наших предков — одно и то же. И вот ког­да для обозначения оранжевого цвета стали вместо старого слова жаркой употреблять заимствован­ное оранжевый — в русском литературном языке и закончилось формирование слов для обозначения основных цветов красно-желтой части спектра.

С цветами сине-голубой части дело обстояло куда сложнее. Мы уже видели, что пепельно-дым­чато-голубые оттенки обычно связывались с цветом обозначаемого предмета: сивый конь, зекрый глаз. Точное значение некоторых слов этого типа, ушед­ших из языка, ученые до сих пор не могут устано­вить. Например, бусый волк в «Слове о полку Игоре-ве» — серый? белый? голубой? красный? Все такие мнения высказаны, и все они сомнительны. Сомни­тельны потому, что этот частный цвет бесцветного (ахроматического) ряда связан был с особенностями одного, теперь, возможно, истребленного животно­го. Как если бы вдруг исчезли все светло-серые го­луби — и мы удивлялись бы, почему слово голубой связано с голубями.

Пора сделать одно важное замечание. Оно пока­жет нам смысл всех изменений в обозначении цвета.

Смысл такой: человек познает постепенно различие реальных цветов, все усложняя свое представление о мире. И все свои открытия он передает в язык для всеобщего пользования. Но язык — это сложная си­стема, которая не сразу отзывается на человеческие открытия; сначала она их проверяет на разных соче­таниях слов, испробует так и эдак и только в конце концов по своим языковым законам, независимо от воли и пожелания людей, вырабатывает свое соб­ственное, языковое обозначение цвета.

Пока люди цвет дикого волка называют диким, цвет зрачка называют зекрым, цвет голубя — го­лубым и т. д. — это еще не обозначение цвета, это только указание на качество предмета при помощи сравнения с другим предметом. Серебряные воло­сы — это волосы как из серебра. Сравнение помо­гает пониманию.

До самого XIV века восточные славяне включа­ли в «холодную» часть спектра фиолетовый, синий, голубой цвета, некоторые смешанные зеленые тона. В самом деле, багровое от кровоподтеков место на теле называлось синяком, мавры и эфиопы («люди, черные образом») постоянно назывались синцами, блеснувшая в черных тучах молния — также синяя, и даже полная луна в ночном небе — синяя, что, со­гласитесь, совсем уж странно. В текстах Х1-Х11 ве­ков люди «сини яко сажа», а, с другой стороны, се­дой человек выходит «синеюща власы своими». Сегодня мы с вами не свяжем синий ни с черной сажей, ни с сединой.

Мы-то не свяжем, а вот некоторые старушки в да­леких северных деревнях, до сих пор сохраняющие

старые особенности речи, довольно легко смешива­ют синий и черный. О двух парах сапог, с нашей точки зрения абсолютно черных, одна из них сказа­ла: «Эти черные, а те синие.» Первые были мужские кирзовые сапоги, вторые — резиновые дамские са­пожки с солнечным отливом. Вот как, оказывает­ся: синий — это блестящий черный, черный цвет с блеском. Отсюда и мерцающий синяк, и облитое потом черное тело эфиопа, и блеск молнии в чер­ных тучах, и густой лак сажи, и отблеск с головы седеющего брюнета. Синий — не цвет, синий — степень яркости темного цвета, все равно какого: и собственно синего, который раньше назывался другим словом (сизый), и фиолетового, и черного, я даже темно-красного. Поэтому синее море, сизый ворон и черная кручина — это всего лишь разные вариации черного в представлении наших предков, И си-вый, и си-зый, и си-ний восходят к одному древнему корню. Исконное значение этого корня со­хранил глагол си-ять.

Могли ли сиять светлые краски и цвета? Разуме­ется, могли. И потому в средние века для светлого цвета с отблеском появилось слово лазоревый. Само по себе оно сначала служило для обозначе­ния блестящего голубого цвета, оно и связано своим происхождением со словом лазурь. Так называлась голубая краска минерального происхождения, очень дорогая в средние века. Но в русском языке голубой отблеск лазурита распространился также и на дру­гие цвета. Так появились лазоревое поле, лазоре­вое море. «Море по обычаю стоит лазорево» — из текста XVI века, где речь идет о Средиземном море, волна которого скорее зеленого тона; лазоревый блеск: «дали одиннадцать пугвиц Сизовых с лазоре­вым нацветом»; лазоревые цветы... Спросите сво­их знакомых, какого цвета лазоревый цветок, и вы услышите самые различные ответы: назовут и голу­бой, и синий, и розовый, и малиновый, и зеленый. Ничего удивительного, все эти цвета действитель­но могут сиять, блистать. А лазоревый цветок из бабушкиной сказки — не голубой и не малиновый, а блестящий и яркий. Именно это старое значение слова можно найти и в произведениях писателей, хорошо чувствующих слово. Вот как И. С. Тургенев начал одно из них: «Однажды Верховное Существо вздумало задать великий пир в своих лазоревых чер­тогах...»

Вот как странно было когда-то: голубой, синий, фиолетовый смешивали, называя то багровым, то черным, а степень яркости каждого цвета все-таки различали и обозначали специальным словом.

А что если вопрос поставить иначе: может быть, и не нужно было нашим предкам различать эти цве­та, может быть, их вполне устраивала их собствен­ная классификация тонов? Какая разница — чер­ный или фиолетовый — важно другое: блестящий или нет. Вполне возможно, что так оно и было. Но определенно ответить на этот вопрос можно только после внимательного изучения обозначений цвета в каком-то одном тексте. Воспользуемся для этой цели «Словом о полку Игореве», созданным в конце XII века. Это тонкое художественное произведение, в котором цветовым и звуковым впечатлениям авто­ра отводится видное место.

Какие же цвета различает автор? Смотрите: чер­ный ворон, черные тучи, черная земля, черная паполома (покрывало), багряные столпы (густо­красные с синим и фиолетовым отливом), сизый орел (темно-лиловый с синим отливом). Это все цвета мрачные, с ними связаны плохие приметы. А синий? Есть синий Дон, синие молнии, синее вино, синяя мгла и несколько синих морей. Конеч­но же, это слово еще не обозначает для автора «Сло­ва» какой-то определенный цвет, синий указывает на сияние темных тонов.

Красная часть спектра представлена широко: черленые щиты, черлен стяг и черлена чолка (бунчук). Слово красный еще не обозначает цвета, указывая на качество: красный Роман, красные девицы и другие прекрасные действующие лица. Зато слово кровавый одновременно обозначает и качество, и цвет: кровавые зори и на кровавой траве, то есть на траве, залитой кровью. Так же об­стоит дело и со словом зеленый. С одной стороны, это уже цвет в сочетании «постлать зеленую папо-лому», а с другой — еще качество зелени, связанное с зеленым деревом и зеленой травой.

«Бесцветные» цвета также представлены в изо­билии: серые волки и бусови волки (бусови еще и вороны), серебряная седина и серебряные струи в серебряных берегах, еще жемчужная душа, а также белая хоруговь и белый гоголь, что очень стран­но, поскольку ни княжеская хоруговь, ни гоголь не были белыми. Дело прояснится, если мы вспомним, что древнейшее значение слова белый обозначало качество: прозрачный, светлый. Еще в XVI веке в качестве особой приметы так описывали одну лич­ность: «А Петр рожеем белорусъ, очи белы, ростом великъ» — у Петра были светлые глаза. В XI же веке, переводя жизнеописание Александра Маке­донского, древний русич отметил, что у Александра «едино око бело, а другое черно», что явно не к до­бру, и действительно, светлое и темное переплелось в жизни полководца. И в «Слове о полку Игоревс» только два раза употреблено слово белый, в осталь­ных случаях его просто заменяет равное ему слово светлый. Светлым и даже пресветлым здесь явля­ется солнце.

Слово солнце связано с множеством слов, име­ющих отношение к свету: светлое солнце — светь солнцу — солнце светить. Одновременно с тем свет светлый, заря свет запала и т.д. Свет, заря, солнце, — светлые, а бунчук и птица — белые, по­тому что они, являясь светлыми, не светятся сами по себе.

Странный по краскам мир окружал человека, на­писавшего «Слово». На ахроматическом, но богато орнаментированном оттенками серо-бело-черном фоне (со строгим противопоставлением разной сте­пени яркости и внутренней «светимости») яркими маками распускается красный цвет, а зеленый еще только вытекает из характеристики качества: зеле­ное дерево и зеленая трава — это дерево и трава цвета зелени, как серебряные струи — цвета сере­бра, а кровавые зори — цвета крови. В языке еще нет слов, чтобы назвать цвет того, что может быть оранжевым, алым, рыжим, малиновым, желтым, зе­леным, голубым...

Не удивлялись ли вы ограниченности тех цве­товых определений, которые даются разным суще­ствам и предметам в древних произведениях на­родного творчества? В песнях и в былинах платье, одежда, рубашка, шатер, всякого рода одеяние мо­жет быть только белым или черным, причем белое всегда связывается с добрым молодцем и обычно в радости, а черное принадлежит злому ворогу и сопутствует печальным обстоятельствам жизни. Сравните еще противопоставления: черное обла­ко — белый снег, черный ворон — белый камень (на котором ворон сидит), черная земля — белый свет. Еще могут быть черленый стул, черлено крылечко, черлены стяги, а зеленым может называться только зелень (зелена трава, дуб, древо). То же самое пред­ставление о цвете, что и в «Слове о полку Игореве», и дошло до нас от той же эпохи.